До того, как имя его стало легендой, Кассиан Андор был просто человеком, пытавшимся выжить. В те первые, тёмные годы, когда Империя только затягивала свою хватку на галактике, сопротивление было не организацией, а тихим шёпотом в переулках, случайным взглядом, полным понимания. Его путь не был героическим маршем. Это была череда грязных сделок, ночных побегов с планет, где имперские патрули становились всё навязчивее, и одиноких решений, каждое из которых оставляло шрам.
Он научился читать по теням на стене, когда пора уходить. Научился различать фальшивую улыбку чиновника и настоящий страх в глазах того, кто мог бы стать союзником. Деньги, информация, транспондеры, оружие — всё это текло через его руки, мелкими, опасными ручейками. Он не сражался в эпичных битвах; он обеспечивал, чтобы у других была такая возможность. Однажды на Белласае III ему пришлось три дня пролежать в вентиляционной шахте над имперским складом, записывая графики поставок. Вода капала со свода, а единственной пищей был концентрат из его пайка. Победа тогда измерялась не взрывами, а клочком данных, переданным по зашифрованному каналу.
Были и лица. Те, кого он больше не видел. Контакты, которые внезапно обрывались. Он научился не задавать вопросов. Доверие было роскошью, а привязанность — смертельным грузом. Иногда, в редкие тихие моменты на койке в дешёвом транзитном модуле, он задавался вопросом, когда этот путь перестал быть просто способом выжить и стал чем-то большим. Возможно, в тот миг, когда он увидел, как целая деревня на Марламере была стёрта с лица планеты просто за то, что запросила справедливые цены на воду. Гнева тогда не было. Была лишь холодная, кристальная ясность. Это была машина, и её нужно было остановить. Любой ценой.
Так, по одному рискованному шагу, по одному перехваченному сообщению, Кассиан ткал паутину того, что позже назовут Сопротивлением. Он был одним из многих невидимых узлов, которые, натягиваясь, в конце концов, смогли удержать груз надвигающейся войны. Его приключения не печатали на плакатах. Они были написаны невидимыми чернилами на обрывках накладных, закодированы в безобидных торговых речах и похоронены в его памяти — суровый и одинокий фундамент, на котором другие позже воздвигнут надежду.
